Абсолютная оппозиция работает[2] [в царстве мёртвых.] Один из видов противопоставления можно найти во множественности живых существ. Живые существа следует рассматривать как организации. Множественность жизни следует рассматривать как разделённую против самой себя; одну часть этой множественности (часть, которая сама по себе является бесконечной множественностью, поскольку она живая) следует рассматривать исключительно как нечто связанное, существующее исключительно в единстве; вторую часть, также являющуюся бесконечной множественностью, следует рассматривать исключительно как находящуюся в противопоставлении, существующую исключительно благодаря отделению от первой. Таким образом, первая часть [единство] также может быть определена как существующая только благодаря отделению от второй. Единство называется организацией или индивидом. Само собой разумеется, что эта жизнь, многообразие которой рассматривается исключительно как взаимосвязанное и само её существование представляет собой именно эту взаимосвязь, может рассматриваться и как дифференцированная сама по себе, как простая множественность, поскольку взаимосвязь между разделёнными частями присуща ей не в большей степени, чем разделение между тем, что взаимосвязано. С другой стороны, его также следует рассматривать как способное вступать в отношения с тем, что из него исключено, как способное терять свою индивидуальность или быть связанным с тем, что было исключено. Точно так же само многообразие, исключённое из органического целого и существующее только в противопоставлении [к нему], тем не менее должно рассматриваться само по себе и в отрыве от этой организации не только как абсолютно многообразное, но и как внутренне связанное, а также как связанное с живым целым, которое из него исключено.
Понятие индивидуальности включает в себя противопоставление бесконечному разнообразию, а также внутреннюю связь с ним. Человек является индивидуальной жизнью в той мере, в какой он отличается от всех элементов и от бесконечности индивидуальных существ вне его. Но он является индивидуальной жизнью лишь в той мере, в какой он един со всеми элементами, с бесконечностью жизней вне его. Он существует лишь постольку, поскольку вся жизнь разделена на части, и он сам является одной из этих частей, а всё остальное — другой частью; и опять же он существует лишь постольку, поскольку он вообще не является частью и поскольку ничто не отделено от него. Если мы предположим, что жизнь неделима и неизменна, то сможем рассматривать живые существа как выражения или проявления этой жизни. Именно потому, что существуют проявления, одновременно существует и бесконечное множество живых существ, но затем рефлексия кристаллизует это множество в стабильные, устойчивые и фиксированные точки, то есть в индивидов.
Если же, напротив, мы предполагаем существование отдельных жизней, а именно наших собственных, в качестве наблюдателей, то жизнь, которая существует за пределами наших ограниченных сфер, — это бесконечная жизнь с бесконечным разнообразием, бесконечными противоположностями, бесконечными отношениями; как множественность она представляет собой бесконечное множество организаций или индивидов, а как единство — одно уникальное организованное целое, разделённое и объединённое в себе, — природу. Природа — это утверждение жизни, поскольку рефлексия применила к жизни свои концепции отношения и разделения, самосущего частного (чего-то ограниченного) и объединяющего универсального (чего-то неограниченного) и, утвердив их, превратила жизнь в природу.
Поскольку жизнь, как бесконечность живых существ или как бесконечность фигур, является, как и природа, бесконечно конечной, неограниченной ограниченностью, и поскольку этот союз и это разделение конечного и бесконечного происходят внутри природы, природа сама по себе не является жизнью, а представляет собой лишь жизнь, кристаллизованную посредством рефлексии, даже если рефлексия относится к ней самым достойным образом.[3] Следовательно, жизнь в мышлении и созерцании природы по-прежнему ощущает (или как бы иначе можно было описать способ восприятия) это противоречие, эту единственную противоположность, которая всё ещё существует между ней и бесконечной жизнью; или, другими словами, разум по-прежнему осознаёт односторонность такого способа отношения к жизни и такого способа полагания [понятий]. Из смертного и бренного, из того, что противостоит самому себе и враждует с самим собой, эта мыслящая жизнь создаёт живое существо, которое было бы свободно от быстротечности; создаёт связь между множественными элементами, которая не мертва и не убивает, связь, которая не является [голым] единством, концептуальной абстракцией, но представляет собой вселенскую и всемогущую бесконечную жизнь; и эту жизнь она называет Богом. В этом процессе оно больше не [просто] мыслит или созерцает, потому что его объект не несёт в себе ничего отражённого, ничего мёртвого.[4]
Это самовозвышение человека не от конечного к бесконечному (поскольку эти термины являются лишь продуктами простого размышления и как таковые абсолютно разделены), а от конечной жизни к жизни бесконечной — это и есть религия. Мы можем назвать жизнь бесконечную духом в противоположность абстрактной множественности, поскольку дух есть живое единство многообразия, если противопоставлять его многообразию как конфигурации духа, а не как простой мёртвой множественности; в противоположность последней дух был бы не чем иным, как голым единством, которое называется законом и является чем-то чисто концептуальным, а не живым существом. Этот дух — оживляющий закон в единстве с многообразием, которое само по себе оживляется. Когда человек воспринимает это ожившее многообразие как множество отдельных личностей, связанных с оживляющим духом, тогда эти отдельные жизни становятся органами, а бесконечное целое — бесконечной совокупностью жизни. Когда он воспринимает бесконечную жизнь как дух целого и в то же время как живое [существо] вне себя (поскольку он сам ограничен), и когда он в то же время выходит за пределы своего ограниченного «я», поднимаясь к живому существу и тесно соединяясь с ним, тогда он поклоняется Богу.
Хотя многообразие здесь больше не рассматривается как изолированное, а скорее понимается как связанное с живым духом, как одушевлённое, как орган, всё же кое-что остаётся исключённым, а именно мёртвое, так что определённое несовершенство и противопоставление сохраняются. Другими словами, когда многообразие рассматривается только как орган, само противопоставление исключается; но жизнь нельзя рассматривать только как единство или связь, её нужно рассматривать и как противопоставление.[5] Если я скажу, что жизнь — это союз противоположностей и отношений, этот союз можно снова выделить, и можно будет утверждать, что союз противоположен разъединению. Следовательно, я должен сказать: жизнь — это союз союза и несоюза. Другими словами, любое выражение является продуктом рефлексии, и поэтому в случае с любым выражением можно продемонстрировать, что, когда рефлексия его порождает, другое выражение, не порождаемое рефлексией, исключается. Таким образом, рефлексия продолжается без остановки; но этот процесс необходимо остановить раз и навсегда, помня о том, что, например, то, что было названо союзом синтеза и антитезиса, не является чем-то, предлагаемым рассудком или рефлексией, а имеет свой собственный характер, а именно является реальностью, превосходящей всякую рефлексию. В живом целом одновременно присутствуют смерть, противостояние и рассудок, потому что существует многообразие, которое само по себе живо и как живое может представлять себя как целое.[6] Таким образом, он одновременно является частью, то естьт. е. нечто, для чего существует нечто мёртвое и что само по себе является чем-то мёртвым для других подобных частей. Этот частичный характер живого существа преодолевается в религии; конечная жизнь возвышается до бесконечной жизни. Только потому, что конечное само по себе является жизнью, оно несёт в себе возможность возвыситься до бесконечной жизни.
Таким образом, философия должна оставаться в стороне от религии, поскольку она представляет собой процесс мышления и как таковой подразумевает противопоставление немыслящим [процессам], а также противопоставление мыслящего разума объекту мысли. Философия должна раскрывать конечность всех конечных вещей и требовать их объединения с помощью разума. В частности, она должна распознавать иллюзии, порождаемые её собственной бесконечностью, и таким образом помещать истинную бесконечность за пределы своих границ.
Возвышение конечного над бесконечным характеризуется только как возвышение конечной жизни над бесконечной жизнью, как религия, в силу того, что она не постулирует реальность бесконечного как реальность, созданную отражением, будь то объективным или субъективным, то есть она не просто добавляет к ограниченному то, что его ограничивает. Если бы она это сделала, то последнее снова было бы признано чем-то, постулированным отражением и тем самым ограниченным, и не искало бы того, что его ограничивает, а постулировало бы продолжение в таком духе до бесконечности. Даже эта деятельность разума — восхождение к бесконечному, но это бесконечное — [7] [ложное].
...,[8] объективный центр. Для всех народов этим центром был храм, обращённый на восток, а для тех, кто поклонялся невидимому Богу, это было всего лишь бесформенное помещение, всего лишь место.[9] Но эта простая противоположность, этот чисто объективный и просто пространственный центр, не обязательно должен оставаться в этом несовершенном состоянии полной объективности. Он сам по себе, будучи самодостаточным, может вернуться к своей субъективности, обретя форму. Божественная эмоция, бесконечное, ощущаемое конечным, не интегрируется до тех пор, пока к ней не добавится рефлексия и не сосредоточится на ней. Но отношение рефлексии к эмоции — это лишь признание её чем-то субъективным, лишь осознание чувства, в котором рефлексия размышляет об эмоции, но они отделены друг от друга. Чистая пространственная объективность служит объединяющим центром для многих, и сформированная объективность в то же время является тем, чем она должна быть, а именно не фактической, а лишь потенциальной объективностью, поскольку теперь с ней связана субъективность. Эту сконструированную объективность можно считать реальной объективностью, но это не обязательно, поскольку она определённо не является чистой [или абстрактной] объективностью.
И точно так же, как выше[10] была постулирована необходимость антиномии времени, а именно антиномии между мгновением и временем, необходимым для жизни [для её актуальности], так теперь постулируется объективная антиномия по отношению к противостоящей нам вещи. Бесконечное бытие, заполняющее неизмеримость пространства, существует в то же время в определённом пространстве, как сказано, например, в стихе:[11]
Тот, кого не вместили все небеса
Теперь покоится во чреве Марии.
В религиозной жизни как отношение человека к предметам, так и его действия интерпретировались [выше] как сохранение предметов в жизни или их оживление, но человеку также напоминали о его предназначении, которое требует от него признать существование объективного как объективного или даже превратить само живое существо в объект. Возможно, эта объективация продлится лишь мгновение, и жизнь снова отстранится от объекта, освободится от него и оставит угнетённого[12] наедине с его собственной жизнью и возрождением. Но необходимо, чтобы жизнь также вступала в постоянные отношения с объектами и таким образом сохраняла их объективность даже до полного их уничтожения.
Даже при всём усилении религиозного единения, о котором свидетельствуют вышеупомянутые акты интеграции [в поклонении], может сохраняться лицемерие, а именно из-за того, что человек оставляет за собой определённое имущество. Если бы он крепко держал всё в своих руках, человек ещё не выполнил бы негативные предпосылки религии, то есть ещё не освободился бы от абсолютной объективности и не поднялся бы над конечной жизнью. Он всё равно не смог бы соединиться с бесконечной жизнью, потому что оставил бы что-то для себя; он всё равно оставался бы в состоянии владения вещами или зависимости от них. Вот почему он приносит в жертву только часть своего имущества, ведь владеть имуществом — его судьба, и эта судьба необходима и от неё нельзя отказаться. В глазах Бога человек уничтожает часть своего имущества [на алтаре]. Остальное он в какой-то степени уничтожает, лишая его, насколько это возможно, статуса частной собственности и делясь им со своими друзьями. Уничтожение имущества [на алтаре] — это дополнительное отрицание частной собственности, поскольку такое уничтожение бесполезно и излишне. Только благодаря этой бесполезности разрушения, этому разрушению ради разрушения он оправдывает разрушение, которое причиняет ради своих собственных целей. В то же время он завершает объективность объектов разрушением, не связанным с его собственными целями, тем полным отрицанием отношений, которое называется смертью. Это бесцельное разрушение ради разрушения иногда происходит, даже если сохраняется необходимость целенаправленного разрушения объектов, и оказывается единственным религиозным отношением к абсолютным объектам.
Необходимо лишь кратко упомянуть, что остающееся внешнее окружение, [13] как необходимые ограничения, должно не столько развлекать [набожных] своей бесполезной красотой, сколько намекать на что-то другое посредством целенаправленного приукрашивания, и далее, что суть богослужения состоит в том, чтобы отменить интуитивное или вдумчивое созерцание объективного Бога, или, скорее, смешать это отношение с радостной субъективностью живых существ, песни или движений тела, своего рода субъективного выражения, которое, подобно торжественной речи, может стать объективным и красивым по правилам, а именно: танцевать или произносить слова с разнообразием оттенков. обряды, надлежащий порядок подношений, жертвоприношений и так далее. Более того, это разнообразие выражений и тех, чьими выражениями они являются, требует единства и порядка, которые воплощаются в том, кто приказывает и командует, то есть в священнике, который сам занимает особое положение, если внешняя жизнь человека разделена на отдельные сферы для удовлетворения его многочисленных потребностей. Нет нужды упоминать о других последствиях и способах их полной реализации.
Этот более совершенный союз в сфере религии не является абсолютно необходимым, поскольку он заключается в таком возвышении конечной жизни до уровня бесконечной жизни, при котором остаётся как можно меньше конечного и ограниченного, то есть чисто объективного или чисто субъективного, и при котором любое противоречие, возникающее в результате этого возвышения и интеграции, вновь интегрируется. Религия — это любое возвышение конечного до уровня бесконечного, когда бесконечное воспринимается как определённая форма жизни. Такое возвышение необходимо, поскольку конечное зависит от бесконечного. Но стадия противостояния и объединения, на которой сохраняется определённая природа одного поколения людей, случайна по отношению к неопределённой природе.[14] Более совершенная интеграция [или завершение] возможна в случае народов, чья жизнь в наименьшей степени разделена и дезинтегрирована, то естьт. е. в случае счастливых народов. Несчастные народы не могут достичь этой стадии, но они, живя в состоянии обособленности, должны с тревогой заботиться о сохранении одного элемента [целого], т. е. о своей независимости. Им не позволено отказываться от стремления к этой независимости; их высшей гордостью должно быть стремление к обособленности и сохранению существования единицы [независимость которой ставится под сомнение].[15]
Эту ситуацию можно рассматривать с точки зрения субъективности как независимость или, с другой стороны, как чуждый, далёкий, недоступный объект. Оба подхода кажутся совместимыми, хотя чем сильнее разделение, тем чище должно быть Эго и тем дальше должен находиться объект от человека и над ним. Чем больше и изолированнее внутренняя сфера, тем больше и изолированнее внешняя сфера, и если последняя рассматривается как самодостаточная, то человек должен казаться более подчинённым. Но именно это овладение неизмеримо великим объектом устойчиво сохраняется как отношение человека к объекту; не имеет значения, какой способ сознания предпочитает человек, будь то страх перед Богом, который, будучи бесконечным и за пределами небес небес, возвышенный над всеми связями и взаимоотношениями, всемогущий над всей природой; или же то, что он ставит себя как чистое Эго[16] над руинами этого тела и сияющими солнцами, над бесчисленными мириадами небесных сфер, над вечно новыми солнечными системами, столь же многочисленными, как и вы все, вы, сияющие солнца.[17]
Когда разделение бесконечно, не имеет значения, что остаётся неизменным — субъект или объект; но в любом случае сохраняется противоположность — противоположность абсолютно конечного и абсолютно бесконечного. В любом случае возвышение конечного над бесконечным было бы лишь возвышением над конечным; бесконечное было бы полностью интегрировано лишь в той мере, в какой оно противостояло бы целому, то есть бесконечности конечного. Противостояние не было бы преодолено в прекрасном союзе; союз был бы разрушен, а противостояние превратилось бы в господство Эго над всей природой, в зависимость от Существа, стоящего за пределами природы, или, скорее, в отношение к нему. Эта религия[18] может быть возвышенной и ужасной, но она не может быть прекрасной и человечной. И, следовательно, блаженство, которым наслаждается Эго, противопоставляющее себя всему и тем самым подчиняющее всё себе, — это феномен времени, в основе своей эквивалентный феномену зависимости от абсолютно чуждого существа, которое не может стать человеком, а если бы и стало (а именно в какой-то момент времени), то даже в этом союзе [между вечным и временным, бесконечным и конечным] оставалось бы чем-то абсолютно обособленным, то есть оставалось бы просто абсолютной единицей. Тем не менее это блаженство может быть самым достойным и благородным достижением человека, даже если союз [вечного] с временным был неблагородным и постыдным.[19]
14 сентября 1800 года.
