Первый уровень — это естественная этическая жизнь как интуиция[7] — полная недифференцированность этической жизни, или подчинение понятия интуиции, или собственно природе.
Но этическое по своей сути является возобновлением различия в себе, реконструкцией; идентичность возникает из различия и по сути своей негативна; это ее бытие предполагает существование того, что она отменяет. Таким образом, эта этическая природа также является раскрытием, появлением универсального перед лицом частного, но таким образом, что это появление само по себе является полностью чем—то частным - идентичное, абсолютное количество остается полностью скрытым. Эта интуиция, полностью погруженная в единственное число, является чувством, и мы будем называть это уровнем практики.
Суть этого уровня в том, что чувство (не то, что называют «этическим чувством») — это нечто совершенно уникальное и особенное, но как таковое оно обособлено, и его нельзя заменить ничем, кроме его отрицания, отрицания разделения на субъект и объект; и это отрицание само по себе является совершенной уникальностью и тождественностью без различий.
Чувство разлуки — это потребность; чувство, которое возникает, когда разлука сменяется наслаждением.
Отличительная черта чувства как уровня этической жизни как отношения заключается в том, что чувство относится к частному и единичному и является абсолютным чувством. Но это чувство, которое стремится преодолеть разделение субъекта и объекта, должно проявляться как целостность и, следовательно, быть целостностью уровней этической жизни как отношения.
Теперь следует рассмотреть это чувство (а), включающее в себя понятие, и (б), включаемое в понятие.
(a) Если чувство представлено как часть понятия, то представлено формальное понятие чувства. Это, собственно, и есть то понятие, которое приводится выше, а именно: наличие
(a) вытеснение того, что является полностью и абсолютно идентичным и бессознательным, — разделение, и это разделение как чувство или потребность,
(b) различие в противоположность этому разделению; но это различие отрицательно, а именно, оно есть сведение к нулю разделения — (поле: желание, идеальная определенность объекта); и таким образом, сведение к нулю субъективного и объективного, а также эмпирической объективной интуиции, согласно которой объект потребности находится вне нас; или же это сведение к нулю есть усилие и труд;
(g) аннулирование объекта, или тождество первых двух факторов — сознательное чувствование, то есть единство, возникающее из различия, то есть наслаждение.
Подчинение чувства понятию или, более объективно, понятию практического чувства, раскрытому во всех его аспектах, неизбежно представляет чувство (а) в его аспектах в соответствии с природой формы или понятия, (б) но таким образом, что чувство как целое сохраняется, в то время как форма является чем-то совершенно внешним для чувства.
(a) Практическое чувство, или наслаждение, тождество, лишённое интуиции, различия и, следовательно, разума, таким образом, приводит к абсолютному уничтожению объекта. Следовательно, это полное безразличие субъекта к этической жизни, без выделения среднего термина, объединяющего противоположности в себе; таким образом, интуиция не возвращается к себе, и субъект не познаёт себя.
(аа) Потребность здесь — это абсолютная обособленность, чувство, ограниченное субъектом и полностью принадлежащее природе. Здесь не место для осмысления многогранного и систематического характера этого чувства потребности. Еда и питьё — это парадигмы.[8]
(bb) Благодаря этому различию непосредственно устанавливаются внутреннее и внешнее, и внешнее однозначно определяется (например, как съедобное или пригодное для питья) в соответствии с конкретным характером ощущения. Таким образом, эта внешняя вещь перестает быть чем-то универсальным, идентичным, количественным и становится единичным. Субъект, несмотря на свою уникальность в этом ощущении и в отношении, возникающем при отделении субъекта от объекта, остается недифференцированным; он является универсальным, всеобъемлющим началом. Специфический характер, который приобретает объект наслаждения на этом уровне, является полностью идеальным или субъективным — объект представляет собой прямую противоположность самому себе.[9] Специфический характер не входит в объективность интуиции таким образом, чтобы у субъекта могло возникнуть нечто, что он мог бы распознать как тождество субъекта и объекта. — Или же это тождество переносится только на отдельного субъекта, в результате чего объект, будучи определённым чисто идеально [или субъективно], просто уничтожается.
(gg) Это наслаждение, в котором объект определяется чисто идеально и полностью уничтожается, является чисто чувственным наслаждением, то есть пресыщением, которое восстанавливает безразличие и пустоту индивида или его чистую возможность быть этичным или рациональным. Наслаждение является чисто негативным, поскольку оно относится к абсолютной единичности индивида и, следовательно, предполагает уничтожение объекта и универсальности. Но оно остаётся по сути практическим и отличается от абсолютного самоощущения тем, что исходит из различия и в этой степени предполагает осознание объективности объекта.[10]
(b) Это чувство в форме различия или подчинения интуиции понятию должно само по себе рассматриваться как целостность: (aa) как негативная практическая интуиция (труд), (bb) различие (продукт) и обладание, (gg) инструмент.[11]
(aa) (margin: Это интуиция, подпадающая под действие понятия; труд сам по себе — это подчинение объекта; субъект — это безразличие, подчинение; там, где субъект подчиняется, доминирует понятие.) Практическое чувство, подпадающее под действие понятия, отображает разрозненные моменты целого как реальности. Этими моментами являются:
(a) Уничтожение объекта или интуиции, но qua момент таким образом, что это уничтожение заменяется другой интуицией или объектом; или фиксируется чистая идентичность, деятельность по уничтожению; в этой деятельности происходит абстрагирование от наслаждения, то есть оно не достигается, поскольку здесь каждая абстракция является реальностью, чем-то, что есть. Объект не аннулируется как объект полностью, а скорее таким образом, что на его место ставится другой объект,[12] поскольку в этом аннулировании, qua абстракции, нет ни объекта, ни наслаждения. Но это аннулирование — труд, посредством которого объект, определяемый желанием, заменяется, поскольку он реален сам по себе, объектом, не определяемым желанием, а определение желанием как интуицией полагается объективно. В труде проводится различие между желанием и наслаждением; наслаждение сдерживается и откладывается; оно становится идеалом или отношением, и в результате труда это отношение полагается как нечто непосредственно возникающее
[13](i) отношение субъекта к объекту или идеальное определение объекта посредством желания: это овладение объектом;
(ii) далее, реальное уничтожение формы объекта, поскольку объективность или различие сохраняются, — это деятельность самого труда;
(iii) наконец, владение продуктом или возможность уничтожить продукт как нечто явно реальное посредством связи первого рода [т. е. потребления при приёме пищи] с его материей, а также посредством связи второго рода [т. е. работы над ним], которая заключается в уничтожении его формы и придании ему субъектом новой формы, — то есть возможность перехода к наслаждению, которое, однако, остаётся полностью идеальным [или чисто субъективным].
На первой стадии практического чувства обладание вообще отсутствует, и овладение также существует лишь как момент; или, скорее, ни один из этих моментов не является реальным; они не закреплены и не отделены друг от друга. (Здесь не может быть и речи о правовой основе или аспекте владения.)
Вхождение во владение — это идеальный момент в процессе подчинения продукта субъекту, или момент покоя; труд [второй момент] — это реальность или движение, проникновение подчиняющего субъекта в реальность объекта; третий момент, синтез, — это владение, сохранение и сбережение объекта. В этом третьем моменте присутствует идеальный характер первого момента, но он присутствует в объекте как реальный характер второго момента.
(b) Продукт уже был формально определен в (a) как идентичность идеального характера, но как объективно реальный и отдельный; но существенной вещью была идентичность, деятельность как таковая, а значит, как нечто внутреннее и поэтому не возникающее; оно должно проявиться на объекте, и на этой второй стадии bb рассматривается отношение подавленного чувства к объекту, подавляемое его аннулированием [т. Е. трудом, затраченным на его изменение], или разница, присутствующая даже в труде, а именно разница между реальностью и надлежащей природой объекта и окружающей средой. то, каким он должен быть и является, в идеале определяется трудом. В (аа) подводилось основание под объект, здесь же — под субъект. Или же в (аа) рассматривалось идеальное отношение в труде, здесь же — реальное. Здесь труд надлежащим образом подводится под интуицию, поскольку объект сам по себе является универсальным, то там, где объект подводится под основание, особенность субъекта занимает своё надлежащее рациональное место; субъект сам по себе является понятием, различием, и он подводит под основание [или доминирует].
В (аа) труд полностью механизирован, поскольку индивидуальность, абстракция, чистая причинность присутствуют в форме безразличия; они доминируют и, следовательно, являются чем-то внешним по отношению к объекту. Ведь причинность истинна, поскольку этот субъект является чем-то единым, абсолютно существующим само по себе, а значит, абсолютно обособленным и отличным. В то же время, когда объект и универсальное понятие подчинены, причинно-следственная связь отсутствует, поскольку объект сам по себе является безразличным к частному и единичному, для которых, как следствие, частное является чисто внешней формой, а не внутренней сущностью, не субъективным бытием.
Поскольку объект включает в себя труд, он находится в реальном отношении (в то время как ранее он был сведён к нулю, представлен как чистая абстракция объекта), поскольку, включая в себя, он представляет собой тождество универсального и частного, частного в абстракции от субъекта. Таким образом, труд тоже реален и жив, и его жизненная сила должна быть познана как целостность, но каждый момент этой целостности должен быть познан как живой индивидуальный труд, как частный объект.
Для подчиняющего [или доминирующего] живого объекта и живого труда существует (а) интуиция, подчинённая понятию, затем (б) понятие, подчинённое интуиции, и (в) тождество этих двух.
(aaa) Живой объект [индивид], подпадающий под понятие [универсальное], — это растение, связанное с элементом или чистой величиной земли и производящее себя по отношению к элементу воздуха в бесконечно разнообразном (в соответствии с понятием) процессе производства всей своей индивидуальности и целостности. Каждая часть растения сама по себе является индивидом, целостным растением; оно противостоит своей неорганической природе только потому, что полностью воспроизводит себя в каждой точке соприкосновения или, увядая на стебле, посвящает себя воспроизведению (абсолютному понятию, противоположному самому себе). Поскольку таким образом растение находится во власти стихии [земли], труд [в садоводстве] также в основном направлен против стихии и является механическим, но при этом стихии предоставляется возможность заставлять растение воспроизводить себя. Труд может почти не затрагивать специфическую жизнь растения или не затрагивать её вовсе и, следовательно, является живым в том смысле, что он изменяет только внешнюю форму элемента и не разрушает его химически. А эта форма представляет собой неорганическую природу, которая сама по себе связана с чем-то живым и не трогает его.
(bbb) Понятие живого существа, подпадающего под действие интуиции, — это животное. Поскольку само это подчинение является односторонним, а не такой же интуицией, снова подпадающей под действие понятия, жизнь здесь — это эмпирически реальная, бесконечно рассеянная жизнь, проявляющаяся в самых разнообразных формах. Ибо форма или абсолютное понятие сами по себе не являются единством или универсальностью. Таким образом, здесь мы имеем дело с индивидуальностью без разума, а не с тем, как в случае с растением, где каждая единица индивида сама по себе является массой таких единиц. Напротив, здесь мы имеем дело с безразличием в более широком смысле, чем различие и разграничение.
Таким образом, труд, затрачиваемый на животное, в меньшей степени направлен на его неорганическую природу, чем на его органическую природу, поскольку объектом является не внешний элемент, а безразличие самой индивидуальности. Покорность определяется как приручение животного с целью использования его в соответствии с его природой — то в негативном смысле, как принуждение, то в позитивном, как доверие со стороны животного. Точно так же, как растения определяются окружающей средой, животные, которым суждено быть съеденными, просто определяются своим естественным размножением [и выращиванием].
Если использование растений очень простое и если труд для них должен проявляться как потребность субъекта или как то, как этот труд присутствует в субъективной форме, тогда потребность, которую они удовлетворяют, - это потребность в питании, неорганическая или лишь слегка органическая и индивидуализированная, и, следовательно, не является подпиткой более высокого различия индивида, будь то человека или животного — слабой раздражительности, бессильного выхода, аннулирования, которое само по себе является слабым из—за слабой индивидуальности растения - и для нашего удовольствия они обеспечивают чувственные наслаждения (обоняние и видение), которые являются более тонкие, чем при обнулении, поскольку растение не обнуляется. Или же это уровень наслаждения, присущий растениям, точно так же, как уровень, присущий животным, — это их одомашнивание. Это наслаждение чувственно, потому что чувства — это животный уровень в человеке, индивидуальность чувства, которое как чувство является индивидом, а не частью, как рука и т. д., а целым организмом. В качестве наслаждения поедание растений — это подведение понятия под интуицию как чувство; тогда как труд для растений — это подведение интуиции под понятие. Таким образом, с точки зрения труда, выращивание растений, их приручение — это подчинение понятия интуиции; с точки зрения наслаждения — обратное, поскольку наслаждение одним чувством — это рассеивание наслаждения. (на полях: примечание: что касается подчинения, то наслаждение и труд противоположны).
С субъективной точки зрения одомашнивание животных — это более многогранная потребность, но поскольку они являются средством для получения удовольствия, мы пока не можем рассматривать их в этом контексте, так как это не было бы подчинением понятия интуиции, а не аспектом живого труда. Этот труд представляет собой объединение животных для движения и развития силы, и удовольствие от этого процесса является наиболее важным аспектом в данном случае.
(ggg) Абсолютное тождество этих двух уровней заключается в том, что понятие первого тождественно понятию второго или является абсолютным понятием, разумом. Труд, подпадающий под эту интуицию, является односторонним подчинением, поскольку в самом этом процессе само подчинение отменяется. Труд, порождающий разум, представляет собой целостность, и в этой целостности теперь объединяются отдельные подчинения первого и второго уровней. Человек — это уровень силы, универсальность для своего другого, но и его другой — для него; и поэтому он превращает свою реальность, своё особое бытие, свою действенность в реальности в безразличие, и теперь он универсален в противоположность первому уровню. И формирующее образование (Bildung) — это абсолютный обмен в абсолютном понятии, в котором каждый предмет, в том числе и универсальный, немедленно превращает свою особенность в универсальность и в этом процессе позиционирует себя как универсальный в тот самый момент, когда он позиционирует себя как один из уровней и, таким образом, сталкивается со своим «бытием на уровне» и с непосредственной универсальностью этого бытия, так что он сам становится особенным. Идеальное определение другого объективно, но таким образом, что эта объективность сразу же полагается как субъективная и становится причиной; ведь если что-то должно стать силой [или уровнем] для другого, оно не должно быть чистой универсальностью и безразличием в отношении к нему; оно должно быть положено само по себе [как то, чем должен стать другой] или как истинная и абсолютная универсальность — и разум является таковым в высшей степени. В одном и том же отношении оно является универсальным и особенным, и то и другое абсолютно одновременно и без какого-либо посредничества, в то время как растение и животное универсальны в смысле, отличном от их особенности.
Концепция этих отношений заключается в том, что они идентичны двум первым уровням, но в целом они соответствуют трём уровням.
(i) Как чувство или как чистая идентичность: для чувства объект характеризуется как нечто желанное. Но здесь живое существо не определяется тем, что с ним работают: оно должно быть абсолютно живым существом, и его реальность, его явное бытие-для-себя определяется просто как то, что желанно, то есть это отношение желания по своей природе становится совершенно объективным, одна его сторона выступает в форме безразличия, другая — в форме конкретности. Эта высшая органическая полярность в наиболее полной индивидуальности каждого полюса — высшее единство, которое может создать природа. Ибо она не может выйти за пределы этого: разница не реальна, а абсолютно идеальна.Полы явно соотносятся друг с другом: один — универсальное, другой — частное; они не абсолютно равны. Таким образом, их союз — это не союз абсолютного понятия, а, поскольку он совершенен, союз недифференцированного чувства. Отрицание собственной формы взаимно, но не абсолютно одинаково; каждый ощущает себя в другом, хотя и как в чужом, и это любовь. Таким образом, непостижимость существования «я» в другом «я» принадлежит природе, а не этической жизни, поскольку последняя по отношению к различным полюсам представляет собой абсолютное равенство обоих, а по отношению к их союзу — абсолютный союз в силу своей идеальности. Но идеальность природы остаётся в неравенстве и, следовательно, в стремлении, в котором одна сторона определяется как нечто субъективное, а другая — как нечто объективное.
(ii) Именно это живое отношение, в котором интуиция подчинена понятию, идеально как определенность противоположностей, но таким образом, что благодаря господству понятия различие сохраняется, хотя и без желания. Или же определенность противоположностей является поверхностной, неестественной или нереальной, и практика действительно ведет к преодолению этой противоположности, но не в чувстве, а таким образом, что она становится интуицией самой себя в чужом, и таким образом завершается совершенной противоположностью индивидуальности, посредством которой скорее преодолевается союз природы. Это отношение родителей и детей: абсолютный союз обоих непосредственно распадается на отношение. Ребёнок — это субъективный человек, но таким образом, что эта конкретная сущность является идеальной, а человеческая форма — лишь внешней. Родители — это всеобщее, и работа природы направлена на то, чтобы устранить это отношение, как и работа родителей, поскольку они постоянно устраняют внешнюю негативность ребёнка и тем самым создают большую внутреннюю негативность и, следовательно, более высокую индивидуальность.
(iii) Но совокупность труда есть совершенная индивидуальность и, следовательно, равенство противоположностей, в котором полагается и упраздняется отношение; проявляясь во времени, оно входит в каждое мгновение и переходит в противоположный момент, согласно тому, что было сказано выше; это всеобщее взаимное действие и формирующее воспитание человечества. Здесь также абсолютное равенство этого взаимного действия существует во внутренней жизни, и на том уровне, на котором мы находимся, отношение сохраняется исключительно в отдельном индивиде — взаимное признание или высшая индивидуальность и внешняя разница. На этих уровнях происходит процесс перехода от первого к третьему по отдельности, или [i] происходит вытеснение объединения чувств, но именно по этой причине [ii] то же самое происходит с желанием и соответствующей ему потребностью, и [iii] на третьем уровне каждое из них является сущностным бытием, одинаковым и независимым. Тот факт, что отношения между этими существами основаны на любви и чувствах, является внешней формой, не влияющей на суть отношений, которая заключается в универсальности, в которой они пребывают.
(c) Первые два уровня — это относительные идентичности. Абсолютная идентичность — это нечто субъективное, находящееся за их пределами. Но поскольку этот уровень сам по себе является целостностью, рациональность должна присутствовать в нём как таковая и быть реальной; она скрыта в идее формальных уровней. Этот рациональный элемент выступает в роли посредника; он обладает природой как субъекта, так и объекта или является их объединением.
Таким образом, этот промежуточный термин существует в трёх формах.
(аа) Понятие, подпадающее под действие интуиции. Следовательно, это полностью относится к природе, поскольку различие, присущее разумному существу, не присутствует в разумном существе как подведение интуиции под понятие. Это абсолютное безразличие, в отличие от безразличия природы, которое проявляется на формальных уровнях и не может освободиться от различия. В то же время этот средний термин — не формальное тождество, которое до сих пор представало перед нами как чувство, а реальное абсолютное тождество, реальное абсолютное чувство, абсолютный средний термин, явленный во всём этом аспекте реальности, существующий как индивид. Такой средний термин — это ребёнок, высшее индивидуальное естественное чувство, чувство совокупности живых полов, так что они полностью присутствуют в ребёнке, так что он абсолютно реален и индивидуален и реален в собственных глазах. Чувство становится реальным, превращаясь в абсолютную идентичность природных существ, в которой нет односторонности и не упущено ни одно обстоятельство. Таким образом, их единство становится реальным сразу же, и поскольку они [родители] реальны и обособлены в контексте самой природы и не могут выйти за рамки своей индивидуальности, реальность их единства становится сущностным бытием и личностью, обладающей собственной реальностью. В этом идеально индивидуализированном и реализованном чувстве родители воспринимают своё единство как реальность; они и есть это чувство, и оно является их видимой идентичностью и посредничеством, рождённым из них самих. — Это истинная рациональность природы, в которой полностью стираются различия между полами и оба пола становятся абсолютно единым целым — живой субстанцией.
(bb) Интуиция, подпадающая под определение понятия, является опосредующим звеном в различии, или же это единственная форма, в которой находится реальное опосредующее звено, в то время как субстанция представляет собой мертвую материю; опосредующее звено как таковое является полностью внешним, согласно различию понятия, в то время как внутреннее представляет собой чистую и пустую величину. Это промежуточное звено является инструментом. Поскольку в инструменте доминирует форма или концепция, он оторван от природы, к которой относится средний термин сексуальной любви, и лежит в основе идеальности, как принадлежности к концепции, или является абсолютной реальностью, существующей в соответствии с сущностью концепции. В концепции идентичность незаполненна и пуста; уничтожая себя, она проявляет только крайности. Здесь уничтожению препятствует пустота, которая реальна, и, более того, крайности фиксированы. С одной стороны, инструмент субъективен, он находится во власти субъекта, который им пользуется; он полностью определяется, изготавливается и формируется субъектом. С другой стороны, он объективно направлен на обрабатываемый объект. Посредством этого среднего термина [между субъектом и объектом] субъект отменяет непосредственность уничтожения; ибо труд, как уничтожение созерцания конкретного объекта, есть в то же время уничтожение субъекта, полагающее в нём отрицание чисто количественного; рука и дух притупляются им, то есть сами принимают природу негативности и бесформенности, точно так же, как, с другой стороны (поскольку отрицание, различие, двояко), труд есть нечто совершенно единичное и субъективное. В инструменте субъект создаёт промежуточное звено между собой и объектом, и это промежуточное звено является подлинной рациональностью труда; ведь то, что труд как таковой и объект, над которым он совершается, сами являются средствами, представляет собой лишь формальное посредничество, поскольку то, ради чего они существуют, находится вне их, и поэтому отношение субъекта к объекту представляет собой полное разделение, остающееся полностью внутри субъекта, в мышлении разума. В инструменте субъект отделяет от себя объективность и собственное притупление, он приносит в жертву уничтожению другого и перекладывает на него субъективную сторону этого процесса. В то же время его труд перестаёт быть направленным на что-то единичное. В инструменте субъективность труда возводится в ранг чего-то универсального. Любой может сделать подобный инструмент и работать с ним. В этом смысле инструмент является постоянной нормой труда.
Благодаря этой рациональности инструмент выступает в качестве среднего звена, стоящего выше труда, выше объекта (созданного для получения удовольствия, о чём здесь и идёт речь) и выше удовольствия или цели, к которой стремятся. Вот почему все народы, живущие на естественном уровне, почитали инструмент, и мы видим, что уважение к инструменту и осознание этого наилучшим образом выражены у Гомера.
(gg) Инструмент находится под властью концепции и, следовательно, относится к дифференцированному или механическому труду; ребёнок — это среднее звено, абсолютно чистая и простая интуиция. Но совокупность того и другого [интуиции и понятия] должна обладать именно этой интуитивной простотой, но в то же время и идеальностью понятия; или же в ребёнке идеальность крайних пределов инструмента должна войти в его существенную сущность, в то время как в самом инструменте идеальность должна войти в его мёртвое внутреннее бытие, а реальность крайних пределов должна исчезнуть; должна существовать середина, которая является совершенно идеальной. Абсолютное понятие, или разум, — это единственная абсолютная идеальность; промежуточное понятие должно быть разумным, но не индивидуальным или субъективным; это лишь бесконечно исчезающее и самопроявляющееся явление; лёгкое и эфирное тело, которое исчезает, как только формируется; не субъективный разум или его случайность, а сама рациональность, реальная, но таким образом, что эта реальность сама по себе идеальна и бесконечна, а в своём существовании немедленно становится своей противоположностью, то есть, небытие; и таким образом, эфирное тело, демонстрирующее крайности, является реальным в соответствии с концепцией, но в то же время обладает идеальностью, поскольку сущность этого тела заключается в том, чтобы немедленно исчезнуть, а его появление — это непосредственное сочетание появления и исчезновения. Таким образом, эта средняя ступень разумна; она субъективна или разумна в отдельных индивидах, но объективна и универсальна в своей телесности, и из-за непосредственности природы этого существа его субъективность является непосредственной объективностью. Эта идеальная и рациональная середина — речь, инструмент разума, дитя разумных существ. Суть речи подобна ребёнку — то есть тому, что является наиболее неопределённым, чистым, негативным, бесполым и, благодаря своей абсолютной пластичности и прозрачности, способным принимать любую форму. Его реальность полностью поглощена его идеальностью, и он также индивидуален; у него есть форма или реальность; он является субъектом, осознающим себя; поэтому его следует отличать от формального понятия речи, для которого [т. е. для речи] объективность сама по себе является формой речи; но эта объективность — всего лишь абстракция, поскольку реальность объекта субъективна иначе, чем субъективен сам объект. Объективность сама по себе не является абсолютной субъективностью.
Совокупность речи в виде уровней:
(i) природы, или внутренней идентичности. Это бессознательное состояние тела, которое исчезает так же быстро, как и появляется, но представляет собой нечто единое, имеющее лишь форму объективности, не являющееся самим собой или чем-то само по себе, но проявляющееся в реальности и субстанции, чуждых ему. Жест, выражение лица и их совокупность во взгляде — это не фиксированная объективность или абстрактное «объективное»; это мимолетность, случайность, изменчивая идеальная игра. Но эта идеальность — всего лишь игра в другом, который является её субъектом и сущностью. Игра выражается как чувство и относится к чувству, или же она существует в форме чистой идентичности, чувства, действительно оформленного, но изменчивого, однако игра целостна в каждый момент, без идеальности её объективного характера или собственной телесности, которой не может достичь природа.
(ii) Когда речевая интуиция подводится под понятие, у неё появляется собственное тело, поскольку её идеальная природа полагается в понятии, а тело является носителем или тем, что закреплено. Это тело — внешняя материальная вещь, но как таковая она полностью аннулируется в своей существенной внутреннейности и самосознании; она идеальна и бессмысленна. Но поскольку концепция доминирует, это тело — нечто мёртвое, не то, что бесконечно уничтожает себя изнутри, а то, что, находясь здесь, на стадии различия, уничтожается только внешне, для доминирующей концепции. Таким образом, его двойственное бытие также является внешним; оно не выражает ничего, кроме отношения к субъекту и объекту, между которыми оно является идеальным средним термином; но эта связь становится очевидной благодаря субъективному мышлению вне объекта. Само по себе оно выражает эту связь негативно, будучи уничтоженным как субъект, или, имея собственное явное значение, выражает связь своей внутренней бессмысленностью, так что оно является средним термином, поскольку оно есть вещь, нечто явно определённое, но в то же время неявное для самого себя, не вещь, а непосредственная противоположность самому себе — самосознающее, но в то же время совершенно несамосознающее, а бытие для другого; и таким образом абсолютное понятие здесь действительно объективно. Телесный знак: это идеальность инструмента, так же как поведение — это идеальность ребёнка; и так же как создание инструмента более рационально, чем создание ребёнка, так и телесный знак более рационален, чем жест.
Поскольку знак соответствует абсолютному понятию, он не выражает никакой формы, принятой абсолютным понятием, которое стало безразличным. Но поскольку он выражает только понятие, он связан с тем, что является формальным и универсальным. Подобно тому, как мимика и жесты являются субъективным языком, телесный знак является объективным. Подобно тому, как субъективная речь не отделена от субъекта и не является свободной, эта объективная речь остаётся чем-то объективным и не несёт в себе непосредственно знание — её субъективный элемент. Следовательно, знание также связано с объектом; оно не является определённым свойством объекта, а лишь соотносится с ним и остаётся случайным по отношению к нему. Именно потому, что эта связь случайна, знание выражает в объекте, но независимо от него, отсылку к чему-то субъективному, что, однако, выражено весьма неопределённо и должно быть сначала дополнено мыслью. Таким образом, знание также выражает связь между обладанием объектом и субъектом, который им обладает.
(iii)Устная речь объединяет объективность телесного знака с субъективностью жеста, артикуляцию последнего с самосознанием первого. Это промежуточное звено между разумом и чувственным восприятием; это логос, их рациональная связь. Абстрактная объективность, представляющая собой бездумное узнавание, обретает в нем собственное независимое тело, которое существует само по себе, но в соответствии с модальностью понятия, и которое, а именно, немедленно уничтожает само себя. В произнесённом слове внутреннее непосредственно проявляется в своём специфическом характере, и в нём индивид, разум, абсолютное понятие проявляют себя как нечто чисто единичное и неизменное, или же их специфический характер является телом абсолютной единичности, посредством которого артикулируется и устанавливается вся неопределённость, и именно благодаря этому телу они сразу же становятся абсолютным признанием. Звон металла, журчание воды, рёв ветра не исходят изнутри, превращаясь из абсолютной субъективности в свою противоположность, а возникают под воздействием внешнего импульса. Голос животного исходит из его сокровенной сущности или из его концептуального бытия, но, как и всё животное, он принадлежит чувству. Большинство животных издают крики, когда им грозит смерть, но это всего лишь выход субъективности, нечто формальное, высшая артикуляция чего в птичьем пении не является продуктом разума, предшествующей трансформации природы в субъективность. Абсолютное одиночество, в котором природа пребывает внутри себя на уровне разума, отсутствует у животного, которое не погрузилось в это одиночество. Животное не издает звуков из совокупности, заключенной в этом одиночестве; его голос пуст, формален, лишен совокупности. Но телесность речи демонстрирует целостность, воплощённую в индивидуальности, абсолютное вхождение в абсолютную монадическую точку индивида, чья идеальность внутренне рассредоточена в системе. — Это высшее цветение первого уровня, но рассматриваемое здесь не в своём содержании, а только в форме как абстракция высшей рациональности и форма уникальности; но как чистая речь она не поднимается выше уникальности.
Отрицательной стороной этого уровня являются страдания, естественная смерть, сила и хаос природы, а также взаимоотношения между людьми или связь, пусть и естественная, с органической природой.
